Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт" (книги онлайн полные .txt, .fb2) 📗

– Разве ты не хочешь избавиться от ребенка, зачатого колдуном и нечестивцем Бринаром? – негромко и словно равнодушно спросил ее отец Арсений, не отрывая, впрочем, от Женевьевы внимательного взгляда.

– Как я могу, светлый отец? – растерянно удивилась Женевьева. – Ведь это невинное дитя, непричастное к делам своего отца. Да поможет мне Свет, я… уже люблю этого ребенка.

Она опустила глаза, стыдясь своего признания. Наверное, и правда нельзя любить отродье колдуна. Но ведь это ребенок. Теплый комочек, живущий у нее во чреве под сердцем. И, кажется, уже занявший в сердце то же место, что и другие ее дети.

– Я слышу, как он шевелится, – призналась она, снова поднимая глаза на инквизитора, чей взгляд явно смягчился. – Да простит меня Свет, но мне легче было бы отдать душу, чем этого малыша. Ведь он совсем беззащитен, отец мой…

– Разве? – все так же негромко и тяжело уронил инквизитор. – Как и ты, он под защитой Церкви, дочь моя. Ничего не бойся, дитя. Твое раскаяние так же чисто, как твои слезы… Разумеется, ребенок останется с тобой.

– А как же клятва, светлый отец? – прошептала Женевьева, мучительно прислушиваясь к голосам из другой комнаты, дверь в которую прикрыли, когда она начала рассказывать о случившемся в проклятую ночь. – Я дала клятву. Он… обещал погубить Энни с Эреком.

– Успокойся, дитя, – снисходительно улыбнулся отец Арсений, гладя ее по голове, как маленькую девочку. – Клятва, данная под принуждением, недействительна. Силой и Благодатью матери нашей Церкви я разрешаю тебя от нее. Ничего не бойся. Ты поедешь со мной в монастырь Инквизиториума, там наш целитель присмотрит за тобой. А когда придет срок и ребенок появится на свет, вся сила Церкви станет на вашу защиту…

– Благодарю… О, благодарю…

Женевьева запнулась, но все же спросила не о том, что боялась услышать:

– А Эрек… ведь он действительно…

– Убил барона? – подсказал ей отец Арсений. – Что ж, это деяние само по себе не похвальное, можно понять… Я назначу ему епитимью. Думаю, чтение и заучивание Книги Истины искупит грех. И работы в монастырском саду и на конюшне, пожалуй. Юноше благородного происхождения это послужит во смирение гордыни. Больше ты ничего не хочешь спросить, дитя мое?

Он смотрел на нее с такой понимающей улыбкой, видя насквозь, и Женевьева покраснела, прижав к загоревшимся щекам ладони и опустив взгляд: ей часто говорили, что глаза у нее бесстыжие, слишком смелые для порядочной женщины.

– Что… что будет со мной, светлый отец? – вымолвила она наконец с немалым трудом.

Молчание длилось долго. Боясь посмотреть в лицо инквизитору, Женевьева ждала, изнемогая от страха и надежды, пока наконец сверху не прозвучало:

– Покаяние, дочь моя. Покаяние, неустанные молитвы и служение Свету Истинному, милосердному в справедливости своей и справедливому в милосердии. До конца дней твоих я назначаю тебе за грех договора с Нечистым, совершенный от страха и в отчаянии, читать семь раз молитву о Благодати на рассвете и трижды – молитву об искуплении грехов в полдень. Каждый день, без изъятия. Разве что ты будешь сильно больна и не сможешь прочесть молитву вслух… Тогда прочти ее за пропущенные дни потом, когда выздоровеешь. Подавай щедрую милостыню каждый год в день своего греха, жертвуя деньгами или служением ближнему – как сможешь. Также вышей покров на алтарь с той сценой из Книги Истины, что укажет тебе священник, и укрась в меру своего достатка: без скупости, но и не отрывая необходимого от детей. Поняла ли ты, Женевьева?

– Да, – выдохнула Женевьева радостно. – И это… все?

– Все, – улыбнулся инквизитор. – Церковь не карает заблудших чад, что искренне хотят вернуться в лоно ее. Разве ты наказала бы своих малышей за проступок, совершенный от страха? Благодари Свет, дитя мое, что раскаяние твое истинно и своевременно.

– Не устану благодарить…

Женевьева склонилась к протянутой ей руке вставшего инквизитора, поцеловала ее благоговейно и преданно. В памяти мелькнули жуткие черные глаза незнакомца, чье имя она так и не узнала и – видит Свет! – желала никогда не узнать. Рядом были Эрек и Энни, отец Арсений даровал ей прощение, а под сердцем снова шевельнулся ребенок. Шевельнулся тревожно и сильно, но Женевьева вдохнула поглубже, положила руку на чрево и переждала резкий приступ боли, прежде чем осторожно спустить ноги с кровати, пройти несколько шагов – тяжелых от боли в распухших ногах – и открыть дверь в комнату, где ждали ее дети.

Глава 13

Флейта ланон ши. Предрассветные сны

Восток Арморики

25-й день ундецимуса, год 1218-й от Пришествия Света Истинного

Склонившись над ретортой, он легкими движениями ладоней управляет огнем. Послушное пламя лижет стекло то сильнее, то слабее, а он мурлычет сосредоточенно, не обращая внимания ни на что, кроме бурления зеленоватой жидкости в реторте:

Он часто напевает за работой, и тогда надо сидеть тише мыши рядом с голодной кошкой, чтобы, упаси Темный, не помешать. Впрочем, я и так стараюсь не торчать перед глазами лишний раз, только получается плохо: Керен смотрит на меня, когда ему нужно. А вот видит, кажется, всегда.

В реторте клубится мутная взвесь, зато в другой колбе, куда через стеклянный змеевик уходит драгоценный пар, на донышке собралось несколько прозрачных капель с едва уловимым зеленоватым оттенком. Зачем он показывает мне это? Все равно я так не смогу. Мне со своим даром даже подходить ближе пары шагов нельзя, чтоб эманации смерти не испортили зелье. Как-то я спросил. Он просто пожал плечами и терпеливо повторил в очередной раз, что лишних знаний не бывает. Вдруг, мол, пригодится? Я еще не знаю, что да – пригодится. Когда через несколько лет встречу Ури и начну учить его основам…

И вот тут я понимаю, что сплю. Ведь откуда мне знать про Ури – сейчас? И что это – именно сейчас? Где оно? Когда? Тихонько звякает стекло колбы – и я вспоминаю. Убежище Керена, тысяча двести четырнадцатый год от Пришествия Света Истинного, мне же – двадцать три. И я здесь восьмой год.

Вот теперь помню все, что будет дальше, и от обреченности становится тошно. Он снимает реторту с огня и затыкает горлышко пробкой. Значит, даже пары́ ядовитые… Отправляет змеевик в котел с горячей водой: это моя работа – отмывать все после его экспериментов. Поворачивается ко мне:

– Полей на руки, мальчик.

Молча встаю со стула, лью приготовленную воду на узкие, безупречно чистые ладони и пальцы. Струйки сбегают в чан, пахнет лавандой мыло… Я не смотрю ему в лицо. Может, обойдется? Но сон – невыносимо четкий и ясный – никогда не заканчивается иначе. Подаю полотенце, теплое, тоже пахнущее цветами. Он вытирает руки досуха, вешает его на крючок. До чего же невыносима его дикая, нечеловеческая аккуратность! Все всегда на своих местах, везде полная чистота и порядок, у каждой вещи свое предназначение. Вот полотенце – им вытирают руки. Вот стол – на нем только работают. А это – я. Ученик, поломойка, постельная игрушка… Ненавижу.

Он смотрит молча, слегка растянув губы в подобии улыбки. Потом хмыкает.

– Через час придешь в спальню. И вино захвати.

Уходит. Я стою, вцепившись пальцами в край стола, чтоб не заорать ему вслед, не выплеснуться грязной бранью на сияющую чистоту лаборатории, не расколотить что-нибудь бесценное… Наконец перевожу дух и поправляю ошейник: то ли правда жмет, то ли кажется. Приду, конечно. Куда я денусь? Час, значит, на подготовку… Ванну и прочее. «Чтоб ты сдох, – повторяю привычно, как молитву. – Чтоб ты сдох медленно, в муках, осознавая каждый миг. Чтоб ты сдох, Керен. Мне бы твое настоящее имя, а не этот огрызок. И час без ошейника покорности. Всего час! Хоть бы даже и этот – перед спальней».